30.03.2011 Есть в России спасатели, которые не подчиняются Сергею Шойгу. Это — сотрудники городских служб спасения. Они работают «по мелочи». Открывают захлопнувшиеся двери. Стаскивают с подоконников суицидников. Эвакуируют людей из «заминированных» зданий после угрозы по телефону. Словом, выручают людей из их собственных глупостей. «Соль» поговорила со спасателем первого класса Пермской городской службы спасения Михаилом Бахматовым и узнала, какие они — героические будни.

— Для большинства: МЧС и служба спасения — одно и то же. Но это заблуждение. В чем разница?
— Мы и эмчеэсники из разных структур. Мы мелкая служба, у нас финансирование муниципальное. Мы, например, не можем позволить себе большую рекламу, а МЧС может. Во всех журналах, новостях о них говорят. Поэтому люди больше о них знают, чем о нас. Приезжаем на вызов, а нас там встречают: «О, МЧС приехало!» Мы бы, может, и не против. Если б у нас такие же, как у них, льготы были. А у нас льгот нету никаких. [Льготного] пенсионного возраста у нас не существует, мы этого права лишены законом. Мы на пенсию выходим в шестьдесят.

— Спасатели и эмчеэсники конкурируют друг с другом?
— Да конкуренции-то особой нет. В реале мы работаем рядом, и с пожарными тоже. Пожарных, кстати, МЧС уже под себя подмяло.

— «Подмяло»?
— Ну, это в нашем, грубо говоря, рабочем коллективе так называется. Не все пожарные счастливы оттого, что теперь к этому министерству приписаны.

— Вы не уважаете главу российского МЧС Сергея Шойгу?
— (Хмыкает.) Я с ним лично не знаком. Ответить не могу.

— Но вы же видите, каковы результаты его руководства.
— Своим министерством он, может быть, руководит и хорошо. Но я же говорю, от его политики пострадали мелкие службы во всех небольших городах. Самое обидное, что мы выполняем ту же самую работу, что и «Центроспас» и МЧС, но у них — все льготы, а у нас никаких.

— Из последних происшествий на ум приходит недавняя трагедия в Перми на улице Трамвайной. Там сгорел склад, в котором были заперты рабочие. Вы были на этом пожаре?
— Да, конечно. Пять дней завалы разбирали. Там тогда были все: мы, пожарные, МЧС, Следственный комитет, милиция, скорая. Для работы там нормально все было поставлено: и обеды, и ночная смена, и теплушка для снаряжения и обогрева.

— А спасать людей из пожара в клубе «Хромая лошадь» вы выезжали?
— Лично я — нет. Это не на мою смену выпало. А товарищи были.

— Сколько вам лет и как давно вы в службе спасения?
— Тридцать один. Десять лет здесь. Устроился в 2001 году после службы в армии. Служил на Черноморском флоте. Специальность водолаза еще в армии получил. Вот за счет этого и взяли в службу спасения.

— Здесь водолазы в дефиците?
— Ну, сейчас вопрос остро не стоит. Недавно многие прошли дополнительное обучение. А вот года три назад, кажется, была нехватка. И руководство службы, конечно, приняло решение: необходимо обучать народ, чтобы в каждой смене были водолазы.

— Какие еще у вас есть специализации, кроме водолаза?
— Водолаз, парамедик, газодымозащитная служба, стропальщик, компрессорщик.

— Все спасатели обладают таким же набором или вы исключение?
— Нет, это у всех. Для повышения классности необходимо набрать определенное количество специальностей. Чем больше специальностей, тем проще получить следующий класс. Я сейчас спасатель первого класса.

— Когда вы в последний раз ныряли? Не на тренировке, а по делу.
— Осенью. Искали утопленника-рыбака. Он выпал из лодки. А одежда тяжелая — одеваются-то тепло. И уже человек не справляется. Такие тонут моментально.

— А в каких ситуациях вы используете альпинистское снаряжение?
— Когда в квартирах люди беспомощные. Чтобы их не пугать, двери не ломать, мы через окно работаем. С балкона на балкон. Часто бывает, инсультники падают. А двери на всех засовах. Нам тогда через окно быстрее. При суицидах мы в основном всегда с веревки работаем.

— Кому чаще требуется ваша помощь: беспомощным, детям или суицидникам?
— Чаще, конечно, «беспомощным». На втором месте — дети. Точную статистику не скажу, но на моем опыте чаще попадаются беспомощные.

— Когда и кого вы в последний раз спасали через окно?
— На прошлой смене. 16 марта это было. Ребенок — два года — закрылся. Мама вышла на секунду, а он засов закрыл. Чаще всего именно так и бывает. Или, например, на балкон выходят, а ребенок изнутри ручку поворачивает или шпингалет нижний опускает. Все.

— Есть ли в вашей практике случаи, о которых вы обычно не любите рассказывать?
— В коллективе мы каждый случай обсуждаем. Не важно, нравится нам это или нет. Это нужно, чтобы проанализировать, кто как сработал и как было необходимо. Серьезные случаи обсуждаются все без исключения. Но домой стараюсь не выносить это. Дома жена спрашивает: «Как смена?» Отвечаю: «Нормально. Ночью спали». Все рассказывать не хочу. Зачем ей лишние неприятные эмоции?

— Вот вы и лазаете, и ныряете. А что вам больше по душе?
— В принципе, одинаково. Просто раньше от всего этого был адреналин, а сейчас в рутину постепенно переходит.

— С каких пор?
— Да вот сейчас — через десять лет после того, как начал. Не то что интерес к работе пропал, просто уже нету бравады. Лишнего экстрима уже не позволяешь себе. Годы, может, — инстинкт самосохранения сильнее стал.

— А какую браваду в прежнее время вы себе позволяли? Рисковали в обход инструкций?
— Нет, я не о нарушениях говорю. Вот, например, надо спуститься с 16-го этажа. Раньше все как один хотели идти первыми: «Я пойду! Я пойду». А сейчас поспокойнее: «Хочешь? Иди». Ну, то есть отказов нет, но идешь на задание уже не оголтело. Да и дорогу молодым надо уступать. (Улыбается.)

— Разве тридцать один год — это для спасателя уже много?
— Недавно у нас определили, что средний возраст сотрудников нашей службы спасения — сорок лет. То есть у нас все-таки больше возрастных, чем молодых сотрудников. Три года назад был большой набор. У нас было расширение штата, потому что открылась третья в городе группа со своей подстанцией. Это было в 2008 году. Набор прошел весной, а осенью в Перми разбился самолет Boeing 737-500. На место авиакатастрофы вместе с нами была брошена и молодежь. Но это чересчур даже для боевого, так сказать, крещения.

— Когда вы перестали бояться опасностей, с которыми связана ваша работа?
— Да страх-то всегда присутствует. В первую очередь, за пострадавших. Вот ты знаешь, что в любом случае выполнишь свою задачу. Но лучше — когда люди спасены, чем по трупам работать.

— Трупов не боитесь?
— Сейчас уже нет. Поначалу чувство боязни, неприязни было. Были и петли кишечника на двери намотаны, головы оторванные — все было. Привык. Человек ко всему привыкает. Я раньше, до армии, боялся высоты. Глубины боялся. В итоге пошел служить водолазом, а сейчас с 16-го этажа на веревке могу спуститься.

— Чтобы покончить со страхами, нужно идти им навстречу?
— Ну да. Если всю жизнь бояться — всю жизнь ведь и будешь бояться.

— А не проще сменить деятельность?
— Мне нравится здесь. Я пока ничего менять не хочу. Как бы чувствуешь, что ты нужен обществу. Есть такое чувство, не скрою. Без хвастовства, а просто — что я не какой-то менеджер, или неизвестно какой перекупщик товара. Реальные дела делаю.

— Какие еще профессии кажутся вам несерьезными, не мужскими?
— Психолог для меня несерьезная профессия. (Смеется.) Я бы никогда им не стал. Вот я после школы отучился на бухгалтера, но работать бухгалтером я бы никогда не смог. Сидячая работа — не мое это.

— А если по какой-то причине все же уволитесь, о чем на работе будете сожалеть?
— Здесь коллектив хороший. Такой простой мужской. Здесь много хороших друзей, товарищей надежных. Без этого нельзя, я считаю. Ты знаешь, что можешь опереться на чье-то плечо или свое кому-то подставить.

— Какие навыки вы здесь приобрели?
— Наверное, чувства все обострились. То же, допустим, чувство долга, товарищества, дружбы, уважения к другим.

— У вас есть чувство сожаления или раздражения на то, что не все вокруг такие, как вы?
— Сухость людская, конечно, иногда напрягает. Мимо упавшего проходят — неприятно. Мне кажется, раньше люди были более человечными.

— Раньше — это когда?
— Ну, не знаю. Когда я маленьким был. Может, это оттого, что я вырос не в большом городе, а в поселке, где все друг друга знали и все друг другу помогали. Я и сейчас на родину в Суксун часто приезжаю. У меня там мама живет и сестра.

— У вас ведь двое сыновей.
— Сергею восемь лет, Владиславу четыре месяца. Старший помладше был — сюда ко мне приходил. Сейчас уже не ходит, чем-то своим занят.

— Вы хотите, чтобы ваши дети тоже стали спасателями?
— Мне кажется, главное — себя найти. Если они найдут себя, я буду рад. А нет, то и осуждать не буду.

— Какая у спасателя зарплата?
— В среднем, двадцать — двадцать две тысячи. Это у спасателя первого класса. У нас зарплата от класса зависит. У тех, кто ниже, меньше примерно на полторы — две тысячи.

— Вам этого достаточно?
— С двумя детьми — нет. Частенько не хватает, так скажем. Плюс кредиты, ипотека и прочее. Кажется, не было бы кредита, хорошо бы жили. С другой стороны, по доходу и расход: сколько заработал — столько и потратишь. Голые не ходим, голодные тоже. Детям игрушки покупаем.

— В каком режиме вы работаете?
— Сутки через трое. Очень редко бывает, что смена обходится без единого происшествия. Как правило, хоть один вызов да бывает. Город большой, народ неугомонный. Бывает усиление, когда чего-то ждут. Сейчас вот весной, когда экзамены начнутся, пойдет «взрывная» волна. Там на каждый выезжаешь — «вылетаешь» сразу часа на два-три. Иногда с одного места сразу на другое уезжаешь.

— Но звонят не только нерадивые школьники и студенты. После теракта в Домодедово и взрослые звонили — на вокзалы, в аэропорты и прочие места повышенной опасности. Хотели таким образом проверить работу служб безопасности. Все ли в порядке, можно ли спать спокойно.
— А кто они такие, чтобы проверять службы? У них нет ни юридического, ни морального права. Все это чистое хулиганство. Каждый выезд — тем более всех служб города — стоит очень дорого. Мы летим с мигалками, нарушаем правила, задерживаем всех остальных, создаем аварийные ситуации на дороге. Давайте все это обсчитаем и выставим счет телефонному террористу.

— Для вас в профессии что-то трудное осталось?
— Трудно зачеты сдавать по юридической линии. Всякие эти законы, постановления правительства. Инструкций слишком много. К каждой специальности идет несколько инструкций. У меня несколько специальностей. Иногда просто все перемешивается в голове.

— Вы хотите когда-нибудь стать начальником службы?
— Начальником — не хочу. А стремиться еще есть куда. По водолазному делу еще не все освоил. Или командиром, допустим, поисково-спасательного отряда можно быть. Но кабинетным начальником быть не хочу. Бумажки напрягают. Я лучше что-нибудь лопатой покидаю, чем с бумажками возиться.

— Но бывают ведь и другого рода начальники. В Москве весной 2010 года на пожаре в торговом центре погиб начальник службы пожаротушения московского управления МЧС Евгений Чернышев. Как у вас обсуждали эту историю?
— Мы с пожарными часто работаем бок о бок. Нормальный мужской поступок, я считаю. Подвиг настоящего полковника, который нигде не спрятался, не отсиделся. И в Перми много таких — начальников смен, начальников караула, руководителей тушения пожаров. В пожарной охране плохие люди не приживаются. Так же, как и у нас.

— Случалось, чтобы кто-то из ваших коллег погибал на службе?
— Нет. За десять лет ни разу. (Стучит по дереву.) Травмы только были.

— Вне службы, просто на улице вы помощь часто оказываете?
— По мелочи. Дверь соседке открывал. Помощь медицинскую оказывал, свидетелем аварии был. В доме мальчик соседский ногу пропорол на заборе, я ему кровь останавливал, забинтовывал.

— А с того света кого-нибудь вытаскивали?
— Нет. Подвигов не было.

— В смысле, «подвигов»? Ведь на работе у вас это происходит почти постоянно.
— На службе — это работа, подвиг — когда в жизни./saltt.ru/

---