18.04.2019 Мы тут почти прослезились. На следующий день после пожара в Нотр-Дам один из больших чиновников министерства культуры, Владислав Кононов, недавний клерк профессионально-патриотического ведомства РВИО, а ныне отвечающий за все музеи России, объявил о готовности помочь французам в восстановлении собора. Объяснил он это тем, что в русском человеке генетически заложена готовность помогать. Правда, об этом забыли спросить самого русского человека — готов ли он. Но, как потом стало понятно, чиновник вел речь не о каждом русском человеке, а выборочно. В данном случае — о музеях, которые должны затянуть потуже пояса и выделить из своих финансовых запасов помощь французам на восстановление Нотр-Дам.

«Широк человек — я бы сузил», — говорил Дмитрий Карамазов. Хорошо, что он хоть про генетическую щедрость не знал. При этом, говоря о генетической щедрости, чиновник Минкульта почему-то пообещал не свою личную помощь, а деньги от разных российских музеев. Видимо, у российских музейщиков тоже какая-то особая генетика, о которой знают в Минкульте. При этом чиновник, видимо, не знает, что за охрану музеи платят из своего кармана. Точнее, из тех небольших средств, что выделяет им государство.

Как мы знаем, музеи охраняются Росгвардией. Которая, к слову, по заверениям ее руководителей, не отвечает за сохранность музейных объектов. Поэтому снять со стены картину и вынести ее из здания музея, как это произошло во время выставки Куинджи, — как оказалось, раз плюнуть. При этом интересно, что охранники от Росгвардии внимательно осматривают сумки, чтобы посетитель не внес что-то недозволенное, но при этом не заботятся о том, чтобы не вынесли. Последние три года Третьяковская галерея, скажем, платит Росгвардии по 16 с лишним миллионов рублей в год. ГМИИ им. Пушкина в 2019 году заплатит Росгвардии 9 миллионов рублей. В договоре с Пушкинским музеем, в отличие от других, прописано, что ведомство отвечает не только за охрану правопорядка, но и за сохранность имущества, то есть музейных экспонатов — это тот пункт, которого не хватило Третьяковке для предъявления претензий Росгвардии после инцидента с картиной Куинджи.

Эрмитаж также платит за охрану Росгвардии, но не большими суммами, а отдельно за каждую оказанную услугу. Больше всего на безопасность тратит Русский музей — за счет того, что в его ведении находится множество объектов, в том числе не только зданий — например, территория Летнего сада в Санкт-Петербурге. В 2019 году услуги Росгвардии по охране всех подведомственных объектов Русского музея обойдутся в 61,3 млн рублей. В 2018 году аналогичные услуги стоили музею 58 млн рублей. Ставки Росгвардии растут, а картины выносят.

Между тем Минкульт сильно озабочен положением дел в Париже. До этого государство российское так же сильно было озабочено разрушенной Пальмирой. На все вопросы вроде «Не лучше ли сначала заняться своими памятниками?» в Минкульте отвечали резко, давая понять, что лучше сначала научиться видеть дальше своего носа. Конечно, надо и дальше своего носа видеть, но для этого надо сначала увидеть нос. Если с ним что-то не в порядке, то хорошо бы сначала в носу порядок навести, а потом уже и дальше смотреть.

А в родном носу неспокойно. Один за другим исчезают в огне деревянные шедевры. Из последних — уничтоженная Успенская церковь в Кондопоге. До этого — Преображенская церковь в Спас-Клепиках. За год до этого сгорел знаменитый Богоявленский храм в Ульяновской области — шедевр из шедевров деревянной архитектуры. Можно продолжать перечислять еще долго, и список будет очень, очень длинным. Такой список, кстати, есть, только не в Минкульте, а у Архнадзора и у организаций по защите памятников. В основном храмы горят по недосмотру и по халатности, чаще всего от неисправностей в электросети. Храм в Кондопоге, как говорят, поджег какой-то мальчишка, но достоверно никто ничего не знает. Как ничего не знают и в других случаях — просто списывают на несчастные случаи.

О том, сколько прекрасных зданий сносят с ведома муниципальных властей, чтобы на их месте строить чудовищные «человейники», особенно в Москве, даже говорить не будем. Это отдельная, очень болезненная тема, которая, будем надеяться, рано или поздно всерьез заинтересует прокуратуру и правоохранительные органы.

Так что зов генов в парижский поход с деньгами на восстановление Нотр-Дам — как всегда, громкая плакатная декларация, для жителей России еще и оскорбительная, учитывая полное наплевательство того же Минкульта на наши, здешние памятники.

15 апреля вечером социальные сети утонули в слезах — кто-то вспоминал, как «ведь был тут всего неделю назад и не знал, что это прощание» и выставлял себя на фоне собора, кто-то сравнивал с 11 сентября (таких, правда, сразу затыкали). Ксения Собчак связала пожар с тем, что «теперь каждый пятый в Париже носит имя Мухаммед», но вообще-то во всем виноваты социалисты. Иерарх Русской православной церкви, разумеется, не замедлил указать на необходимость покаяния всех католиков, ибо то был Знак. Кто-то робко пошутил про Павленского и Зеленского.

И все вместе громко пропели закат Европы. Вот уж эти точно не дождутся. Пожар в знаменитом Соборе Парижской Богоматери стал символом не конца, но прочности европейской цивилизации. Собор выстоял. Святыни остались целы. Главный храм страны, на который в Страстную неделю кто-то наслал испытания, показал этому кому-то фигу. «Я не сдамся без боя», — сказал он и не сдался. Символ многовековой истории христианства и всей страны чуть-чуть пошатнулся было, но остался стоять.

За пожаром в Париже наблюдала вся Европа. С ужасом она смотрела, как летит шпиль, как плавится и рушится крыша, как плачут парижане. И плакали сами. В тот день Европа, утыканная сотнями старинных соборов, испугалась — при сполохах огня вдруг стало ясно, как легко можно все потерять, как хрупко наше на первый взгляд такое мощное наследие. Европа, которая в принципе умеет беречь свое достояние, мгновенно осознала, что и тысячелетние каменные громадины не вечны. И что их надо не просто беречь, но беречь как зеницу ока. И что там, до чего все время не доходят руки, может в любую секунду рвануть. Старина капризна и не всегда предсказуема, как всякая старость.

Не успели еще парижские пожарные перевести дух, как стали поступать сведения о пожертвованиях от миллиардеров. Французский миллиардер Франсуа-Анри Пино, муж кинозвезды Сальмы Хайек, заявил о выделении 100 миллионов евро на восстановление собора. Сразу вслед за ним Бернар Арно, владелец Christian Dior и Louis Vuitton, пожертвовал 200 миллионов евро. Нефтяной гигант Total пообещал 100 миллионов. Мартен и Оливье Буиг выделили 28 миллионов. Андре Рье, голландско-французский дирижер и скрипач, которого часто называют «новым королем венского вальса», предложил бесплатно передать стройке 700 тонн стальных труб, которые могут быть использованы для возведения строительных лесов, необходимых для реставрационных работ. Эти стальные трубы использовались для сооружения декораций его недавнего спектакля.
За первые сутки частных пожертвований набралось больше 600 миллионов евро.

А я сижу и предаюсь тихим мечтам. Услышать бы: «Сечин и „Роснефть“ выделили миллион евро на восстановление храма в Липецкой (Смоленской, Тамбовской, Вологодской) области». Не 100 миллионов, боже упаси — всего-то один миллион. Или полмиллиона. Или не «Роснефть», а «Газпром». Или «Альфа-банк» какой-нибудь. Впрочем, они, скорее всего, не хотят выглядеть дешевкой, не видящей дальше собственного носа. Поэтому, наверное, Герман Греф и предложил создать фонд для сбора денег на восстановление Нотр-Дам.

Особо ворчливые принялись возмущаться: мол, что это за вселенский плач? Почему наши разрушенные храмы так не оплакивают? Кто-то даже спросил, почему никто не предлагал скинуться на восстановление храмов бывшей Югославии. А ведь действительно — наш народ искренно страдал в тот вечер, оплакивая Нотр-Дам. И так же искренно не оплакивал ни Успенскую церковь, ни другие наши сгоревшие богатства. Но тут надо не возмущаться, а думать — почему так.

Ладно, с отечественных богачей и госструктур спрос невелик. Лицемерие в государственных интересах — их конек. Что до рядового гражданина, то Нотр-Дам для очень и очень многих стал символом стабильной цивилизации, ее красоты, гармонии, продуманности. Нормальный человек подсознательно тянется к стабильному и гармоничному. Нотр-Дам начали строить, когда европейская часть нынешней России была покрыта непроходимыми лесами, а уже упомянутая к тому времени Москва была крошечным деревянным поселением.

Любить Нотр-Дам легко и приятно — он наверняка связан с прекрасными воспоминаниями о красавце Париже, о романтической поездке по Франции на майские праздники. Нотр-Дам окружен музеями, улыбчивыми людьми, вкусными ресторанами и элегантной Сеной в скромных и изысканных набережных.

Любить Успенскую церковь в Кондопоге и иже с ней труднее — ничего из перечисленного там нет. Успенскую церковь любили местные жители и специалисты. Да и то — больше жалели и сокрушались, чем любили, видя, что кроме них эта красота никому не нужна. Упрекать людей за это нельзя, равно как и указывать, из-за чего сокрушаться.

В России скоро не останется памятников культуры — одни снесут алчные застройщики, другие разрушатся сами, третьи сгорят. Молодая российская цивилизация так и не стала частью старой европейской, а людям нужна стабильность. И чувство причастности прекрасному.

Когда 15 лет назад горел московский Манеж, даже без всяких соцсетей было слышно, как переживают люди. Тогда еще разрушение Москвы не шло такими темпами, как сейчас. Манеж сгорел, оставив по себе две обугленных стены. Потом его вроде восстановили, и под ним появилась подземная парковка. Пока Манеж был цел, строить парковку было нельзя.

Так вот — все знают, что под обновленным Нотр-Дам подземная парковка не появится. Ценности должны быть вечными. В этом вся разница между пожаром там и пожарами здесь.http://ru.rfi.fr/rossiya/20190418-ogni-bolshogo-goroda-chem-otlichaetsya-pozhar-v-parizhe-ot-pozharov-v-rossii

---