31.12.2010 Сергей Шойгу — о служебном кабинете с видом на зоопарк, о койке в общежитии для члена правительства, об избранных страницах в Книге рекордов Гиннеcса, о коварстве Шеварднадзе, а также об обширном словарном запасе Виктора Степановича Черномырдина

Ровно 20 лет назад, в декабре 1990 года, в стране появился Российский корпус спасателей — совершенно новая структура, которая должна была взять на себя тяжелый и часто довольно неблагодарный труд, до этого выпадавший на долю армии или добровольцев. Справляться с техногенными катастрофами и разгребать последствия природных бедствий отныне предстояло новому ведомству, возглавить которое предложили строителю из далекой Сибири Сергею Шойгу. Он согласился и, как говорят его сослуживцы, «честно пахал» все эти два десятка лет. В результате корпус стал Министерством по чрезвычайным ситуациям — одной из самых работоспособных на сегодня в России структур, при этом сам Шойгу, по оценкам социологов, является одним из наиболее популярных и эффективных министров в стране. В то же время он признается, что, предложи ему что-то подобное сегодня, еще бы сто раз подумал, ввязываться или нет.

— Как же так, Сергей Кужугетович? Говорят про вас, что чуть ли не со школы мечтали спасать людей, и когда, отучившись в институте, пошли работать инженером на стройку, то вместе с группой сподвижников-единомышленников создавали некие добровольные отряды и выезжали в районы стихийных бедствий. А теперь вот — сомневаетесь....

— Нет, все было не так. Не могу сказать, что как-то целенаправленно шел к тому, к чему пришел. Скажу такую, может быть, неожиданную вещь: если бы знал, насколько все это будет сложно и непредсказуемо, то, наверное, вряд ли пошел по этому пути. Скорее, так бы и остался строителем. Я очень любил, да и сейчас люблю эту профессию. Но штука в том, что любая стройка — это периодически случающиеся чрезвычайные ситуации. В первый раз я столкнулся с серьезной ЧС, когда на одном из крупных комбинатов мы запускали печь обжига. Строители и монтажники собрались на переходной эстакаде, и она, не выдержав, рухнула — то ли от перегрузки, то ли от вибрации. Люди оказались под грудой искореженного металла — семь человек погибших, десятка два раненых. Пожалуй, это был первый случай, когда пришлось осознанно заниматься профессиональной спасательной работой. А потом уже несколько раз принимал участие в экспедициях с друзьями, входившими в так называемую контрольно-спасательную службу, целиком состоявшую из добровольцев и спасавшую в горах альпинистов и туристов.

— Как из Сибири вы попали в Москву?

— Какое-то время после стройки работал вторым секретарем Абаканского горкома КПСС. Многие тогда, и я не исключение, хотели учиться, расти дальше. Но все делали это по-разному. Были те, кто пахал и своим горбом зарабатывал, а были такие, кто шел во власть через экологические движения, продвигался по карьерной лестнице через Общества трезвости, весьма популярные тогда. Меня направили на учебу в Академию общественных наук при ЦК КПСС — сейчас это Российская академия государственной службы. Попадали туда, в общем, люди довольно известные в своих регионах — министры союзных республик, руководители городов, областей, председатели исполкомов, их заместители. Там на одном со мной курсе учились ныне губернатор Томской области Виктор Кресс, бывший председатель Госдумы Иван Рыбкин, некоторые члены правительств ныне суверенных государств. Естественно, мы нередко встречались с депутатами от наших регионов. Тогда все вокруг бурлило — съезды, выступления, публикации, митинги. Когда пришло время возвращаться домой, один из моих земляков-депутатов вписал мою фамилию, как сегодня выразились бы, «в кадровый резерв». Уехав обратно в Сибирь, я вернулся на стройку, а месяца через два раздается звонок из краевого правительства: «Вам пришла правительственная телеграмма. Срочно вызывают в Москву». Судя по интонации звонившего, у него не было большого желания сообщать мне эту новость и вообще не было желания отпускать меня в Москву, поскольку к тому времени уже наметилось серьезное противостояние в партийном руководстве страны. Я поехал, еще толком не понимая, зачем меня вызывают.

Вскоре все прояснилось. Это был 1990 год. В мае на Съезде народных депутатов РСФСР было принято решение о создании Государственного комитета по ликвидации последствий аварии на Чернобыльской АЭС. Новая структура должна была заняться вопросами переселения людей с загрязненных территорий, дезактивацией земель, зданий, минимизацией последствий выбросов радиации. Меня предложили на этот пост. В то время кандидатуры министров — а должность руководителя госкомитета приравнивалась к ней — утверждались Верховным Советом РСФСР. Именно тогда через эту процедуру прошли и стали министрами Борис Федоров, Андрей Козырев. Чтобы занять пост руководителя комитета, надо было пройти специальную проверку. Среди претендентов оказались совершенно разные люди — например, летчики-космонавты. Несколько дней с каждым из нас вели беседы психологи, а потом мы должны были представить программу действий в случае утверждения на должность. В результате отсева нас, кандидатов, осталось шестеро. Все кандидатуры предлагал Верховному Совету РСФСР лично председатель Совета министров РСФСР Иван Степанович Силаев. В тот день, когда должно было все решиться, заседание Верховного Совета вел Хасбулатов. Должен был вести Борис ­Николаевич Ельцин, но именно в тот день он не смог присутствовать, попал в автомобильную аварию.

Силаев меня представил коротко: «Ручаюсь за этого человека». Однако на голосовании моя кандидатура не набрала большинство голосов: 46,6 процента — до сих пор помню эту цифру. Что интересно, сегодня люди, которые присутствовали на том заседании, все как один утверждают: «Ну, я-то правда голосовал за тебя!» Хотя с уверенностью могу сказать, что немногие тогда сделали это. Но точно знаю, что голосовал за Сергей Вадимович Степашин, о чем мы не раз с ним вспоминали.

В общем, моя кандидатура не прошла, как и кандидатуры всех остальных шестерых. С легкой душой решил вернуться в Сибирь. Тем более что там предстояло много интересной работы. Шла полным ходом стройка Богучанской ГЭС, возводился минусинский «Электрокомплекс», продолжалось строительство «Абаканвагонмаша». Но через четыре дня мне звонит Силаев: «У меня тут распоряжение о твоем назначении на должность зампредседателя Госстроя, которое должен одобрить еще Верховный Совет. Недели хватит, чтобы вещи собрать?»

Так я стал заместителем председателя Госстроя России. Но ненадолго. К сожалению, оказался не очень приспособлен к рутинной бумажной работе. Перекладывать с одного края стола на другой бумажки со СНиПами, нормами, расценками и прейскурантами — не по мне. Я же строитель — профессиональный, а не бумажный. Написал рапорт об отставке председателю правительства. Сейчас такое покажется немыслимым, а тогда вполне сошло с рук, и мне, во всяком случае, казалось абсолютно правильным. Но уехать Иван Степанович мне все-таки не дал, вызвал: «Есть у меня к тебе предложение. Дело перспективное и, главное, нужное. Право, не знаю, что из этого получится и как это должно выглядеть».

Тогда впервые и была озвучена идея о создании Российского корпуса спасателей на правах государственного комитета. Идея эта была предложена на Верховном Совете. Впрочем, родилась она еще раньше — после Чернобыля и страшного землетрясения в Армении. Совет министров СССР издал тогда постановление о создании большой службы, в которую должны были войти горноспасатели, пожарные, медики, надзорные органы — атомнадзор, пожнадзор, санэпиднадзор, гортехнадзор. Теперь же к идее вернулись, и российские власти последовали этому решению. Дело быстро завертелось. 27 декабря 1990 года был создан Российский корпус спасателей, правда, далеко не в том составе, в котором планировалось. А 17 апреля 1991 года Президиум Верховного Совета утвердил мое назначение, и я вышел с заседания с тоненькой папочкой, в которой лежало только распоряжение о моем назначении на должность руководителя корпуса.

— Надо полагать, поскольку решение о создании корпуса спасателей шло сверху, сразу все у вас пошло как по маслу...

— Если бы… Отношение было такое: вам это поручили, вот и решайте сами свои проблемы. Все первые документы новой структуры мы с Юрием Воробьевым, с которым знакомы еще по работе в красноярском крайкоме партии, писали в моем крохотном рабочем кабинете в здании Госстроя в Фуркасовском переулке. Мне временно позволили занимать это помещение. Именно этот кабинет стал штабом нашей первой спасательной операции. 29 апреля 1991 года случилось землетрясение в южноосетинском поселке Джава, а уже на следующий день, 30 апреля, меня чуть было не сняли с новой работы, так что моя карьера могла закончиться через 13 дней после назначения на должность. Силаев потребовал доложить, как идет реагирование на землетрясение. Напомню, мы на тот момент еще жили в одной стране — в СССР. Но как реагировать, если у нас фактически не было еще ничего — ни людей, ни денег, ни оборудования. Соображать пришлось быстро. Мы собрали тех самых ребят из контрольно-спасательной службы и спасателей Красного Креста. Многие из них, кстати, работали ранее на землетрясении в Армении. Мы решили ехать в Южную Осетию. Но как ехать? На что? Только получили подъемные на обустройство в Москве, большую по тем временам сумму — рублей по 500 на каждого. Вот на эти деньги и решили добираться до Джавы. Помчались во Внуково. Из нас, семнадцати человек, я был единственный, у кого на руках имелось хоть какое-то удостоверение. Прорвался к старшему кассиру. Бедная женщина долго не могла понять, кто мы такие и что вообще от нее хотим. В конце концов с трудом выбили билеты и улетели во Владикавказ. Оттуда уже добирались до Джавы. Это было наше боевое крещение, которое с высоты лет выглядит авантюрой. К тому времени вовсю разгорелся осетино-грузинский конфликт, и то, что удалось вернуться из Джавы, не потеряв никого, можно считать чудом.

Мы заявили о себе, однако надо было как-то обустраиваться в Москве, где у нас по-прежнему не имелось своего угла как в прямом, так и в переносном смысле. Ни у меня, ни у Воробьева квартиры в столице не было, два года мы жили в общежитии. Причем я жил в общежитии, уже фактически будучи членом правительства страны. Семья оставалась в Сибири. Нужно было и помещение для работы найти, чтобы людей принимать на службу, а без юридического адреса это невозможно. И тогда мы решили использовать чисто бендерский подход к делу. Идем по улице в районе Пресни. Глядим, здание стоит, на нем вывеска — какое-то НИИ. Зашли, смотрим, ребята занимаются непонятными делами, все позасекречено. «Где, — спрашиваем, — тут у вас кабинет директора?» Находим его и с ходу берем в оборот: мы, мол, такие-то, но пока наше здание ремонтируется, ходим подбираем место, где можно было бы временно расположиться. Директор, вежливый такой, говорит: «Да, пожалуйста, ребята, я готов вам предоставить помещение. Сколько надо-то?» А здание занимало четыре этажа. Говорим: «Нужен этаж», — хотя в то время нам и этого было много. Директор соглашается и следующий вопрос задает: «И где бы вы, руководство, сами-то хотели расположиться?» Я говорю: «Да прямо в этом кабинете». Он робко так возражает: «Это вообще-то мой кабинет». «Ничего страшного, — говорю, — вы переместитесь пока куда-нибудь». Он переместился, и мы таким образом зажили новой жизнью. Окна нашего этажа выходили на зоопарк, где разгуливали фазаны и павлины. Запах соответствующий шел. Но главное, что мы смогли наконец начать собирать команду. Первые полгода многие ­трудились у нас на добровольной ­основе, брали на основной работе отпуск без содержания и помогали нам.

Так формировался коллектив. И я до сих пор благодарен судьбе, что свела меня с этими ребятами. Из тех, из первых, поддерживаю контакт со всеми. К сожалению, некоторых из них уже нет в живых. Двое ребят — Кормилин и Замараев — погибли в Беслане, Андрей Рожков трагически погиб при погружении под лед на Северном полюсе, Игорь Прокопчик погиб на Кавказе, когда вытаскивали немецких спелеологов из ущелья и вертолет зацепился за скалу…

— История корпуса спасателей могла кончиться, едва начавшись. После событий августа 1991 года.

— Если бы действия ГКЧП были более решительными, то пролилось бы много крови и ситуация в стране развивалась бы совсем по-другому. Не хочу гадать, как бы было… Что ­вспоминается? Как в 20-й подъезд Белого дома завезли хлеб. Прямо на полу расстелили брезент и сгрузили на него гору батонов. Вспоминается Ростропович, приютившийся на подоконнике. А рядом стоят казаки. Тогда они были еще в диковинку. Что они защищали? На чьей стороне? Если внутри здания, вроде как наши. Во всех приемных люди, оружие... Помню ночь на 20 августа, в тамбурах подъездов Белого дома свалено огромное количество пустых бутылок, рядом сидели какие-то люди и бодяжили «коктейль Молотова», приговаривая: «Если пойдут танки, то мы им...»

Мы же с ребятами в те дни обеспечивали связь. Собрали радиолюбителей на крыше Белого дома и развернули радиостанцию, чтобы передавать из осажденного здания сообщения по всей стране. А параллельно вместе с некоторыми прежними руководителями страны, сегодня уже отошедшими от дел, в кабинете Руцкого разрабатывали план по перемещению правительства, парламента и лично Бориса Николаевича Ельцина в Екатеринбург. Всем членам правительства до особого распоряжения предписывалось оставаться в Москве, а заместителям ведомств было дано задание отправиться по регионам и довести до местных властей решение российского руководства. За три дня моим заместителям надо было объехать четыре области. И не просто объехать, а добраться до тех, кто поддерживал российскую власть. Напомню, тогда еще вовсю работали обкомы и горкомы партии. И, например, в Красноярске человек, занимавший пост руководителя краевой партийной организации и которому, кстати, мы активно помогали в продвижении по карьерной лестнице, собирался Юру Воробьева повязать. Однако он смог оттуда вырваться, ну а дальше уже произошел перелом событий.

Честно скажу, тогда мало кто предполагал, что Советского Союза больше не будет. Долго не верилось, что возврата нет. Была идея попытаться сохранить хотя бы экономическое пространство, и тогда появился МЭК — Межгосударственный экономический комитет, который возглавил Силаев. А в МЭК в те дни жизнь бурлила, как в Смольном: круглые сутки шли какие-то заседания, выносились решения, принимались постановления. Народ приезжал с просьбами со всего Советского Союза. Тогда и мы решили написать бумагу на имя Силаева и президента РСПП Аркадия Вольского, где изложили свои меркантильные цели — предоставить нам площади в здании в Театральном проезде, где на тот момент располагалась Комиссия Совета министров СССР по чрезвычайным ситуациям. Нам пошли навстречу, мы подписали с руководителем этой комиссии Виталием Догужиевым постановление о разделе имущества. Для нас освободили 4/5 здания, и практически на следующий день мы гордо на «рафике» перевезли на Театральную все свое имущество — четыре коробки с бумагами, печатную машинку и факс.

— Амбиции ваши были явно высоки, но ведь и свою состоятельность предстояло доказывать. В том же 91-м году вам выпал, пожалуй, первый нешуточный экзамен: предстояло снести аварийную трубу на Уфимском нефтеперерабатывающем заводе. Если бы провалили тот экзамен, наверное, мы бы сегодня с вами не беседовали.

— Это действительно была ситуация, при которой пришлось, по сути, голыми ногами на вилы прыгать. Труба разломилась на высоте 120 метров, и задача казалась невыполнимой. И непонятно, кто ее должен был выполнять. 700-тонная конструкция зависла над установкой по производству бензола. Упади труба, последствия страшно было бы себе представить. Несколько суток мы тщательно готовились — в вагончике заклеили стены листами ватмана и на них вели расчеты. Сделали огромную демпферную подушку, выкопав котлован и насыпав туда песка вперемешку с опилками. Потом в шпуры на трубе заложили взрывчатку. Обломок трубы упал точно туда, куда мы и рассчитывали. Это операция уникальная, потом ее занесли в Книгу рекордов Гиннесса, потому что с такой точностью и на такой высоте подобных работ никто не проводил. Если бы мы ошиблись и запороли ту операцию, то не думаю, что смог бы продолжать карьеру, на первом бы шаге свернул себе шею.

— Такая возможность в последующие несколько лет вам предоставлялась регулярно, потому что вы оказались едва ли не главным действующим лицом по разрешению межнациональных конфликтов на территории бывшего СССР.

— Это было время, когда еще окончательно не ушло понимание того, что мы жители одной страны, многие еще верили, что возврат к прошлому возможен. Что же мы делаем? Зачем сжигаем мосты? Тем не менее к 92-му году уже два года как тянулся конфликт между Южной Осетией и Грузией. Союзные власти то вводили туда силы правопорядка, то выводили обратно. Южная Осетия, когда я впервые в ней оказался, поразила меня тем, что выглядела ничейной, что ли, брошенной всеми землей. Республика, в которой нет власти. Формально она есть, но при этом нет суда, нет прокуратуры, нет милиции. А еще нет электричества, нет газа, нет воды, а люди живут. На территории соседней Северной Осетии к тому времени осело огромное количество беженцев-осетин из внутренних районов Грузии. Они и сейчас все там, никто назад в Грузию не вернулся.

На поляне неподалеку от бесланского аэропорта мы развернули госпиталь и начали принимать раненых. Их доставляли вертолетом. Где-то на второй день нашего пребывания разбивается вертолет с ранеными. Сейчас трудно судить, разбился он сам или его сбили. Я все-таки больше склоняюсь к последнему. И тогда мы вместе с несколькими народными депутатами подготовили записку президенту: мол, надо срочно ситуацию разрешать. Борис Николаевич встретился в Дагомысе с Шеварднадзе, они подписали соглашение о формировании в регионе миротворческих сил, создании коридоров безопасности и выставлении смешанных постов. Мало кто знает, что первоначально была идея создать миротворческие силы из бывших «афганцев» — ребят, объединенных между собой боевым братством, им было бы проще друг с другом договориться. Но быстро пришло понимание, что грузинская сторона никаких «афганцев» никуда не пустит. Примерно два раза в неделю я летал в Тбилиси на встречу с Шеварднадзе, он упорно твердил, что это не грузинские войска ведут обстрел мирных жителей, мол, это все на совести неких неконтролируемых формирований. Чуть что, все сваливал на них. А теперь представьте себе эти неконтролируемые формирования! У них танки, у них установки залпового огня «Град»! Может быть, я открою тайну, но незадолго до тех событий фактически было продано грузинам все имущество двух полков — вертолетного и инженерно-саперного: топливозаправщики, ящики с НУРСами, вертолеты. Нам предстояло вывезти с территории Южной Осетии то, что еще не успели растащить. Это была, как говорит герой одного фильма, «картина маслом». Едет автобус, подбегает какой-то мужик, повисает на двери и пытается ее оторвать с криком: «Я заплатил за этот автобус! Он мой!»

В один из дней звоню Шеварднадзе, говорю: предупредите своих, чтобы прекратили огонь, мы будем вывозить раненых. Он опять за свое: «Я, конечно, скажу тем, кому могу сказать. Но ведь там неконтролируемые формирования…» Ладно, прилетаем, едем в город, и начинается сумасшедшая стрельба — из артиллерии, из танков. Долбят город справа, слева, сверху. Кое-как мы добрались в расположение инженерно-саперного полка, а снаряды рвутся уже во дворе, стекла летят. Пытаюсь опять дозвониться до Шеварднадзе, чтобы как-то остановить всю эту заваруху. Бесполезно. Не знаю, стоит ли об этом рассказывать… Ну, в общем, вынуждены мы были принять меры и остановить эту стрельбу. Тут же Шеварднадзе звонит: «Что вы делаете?! Там же живые люди!» Я отвечаю: «Это неконтролируемые формирования между собой бьются!» Такая тактика действий со стороны грузинских военных повторялась несколько раз, кстати, и в Абхазии в том числе.

Когда в 1992 году грузинские силы блокировали абхазский город Ткварчели, нам предстояло перебросить в город продовольствие и эвакуировать мирных жителей. Два наших вертолета, один из которых перевозил муку, были сбиты. КАМАЗы, которые должны были вывозить людей, выгружались с больших десантных кораблей прямо на пляж в Сухуми и уже оттуда направлялись в Ткварчели. Зная о возможных провокациях, заранее установили рации на одной волне в кабинетах грузинского и абхазского руководителей, чтобы все знали, как идет гуманитарная операция. Когда раздались первые выстрелы, именно по этой связи отдали команды большим десантным и пограничным кораблям, если огонь не прекратится, открыть ответную стрельбу по заранее определенным целям. Естественно, была и другая частота, по которой шло управление силами и средствами, но в открытом эфире отдавались команды, которые ни у кого не должны были оставить сомнений — будем жестко отвечать.

В результате стрельба прекратилась. Конвой забрал людей — около пяти тысяч человек — и направился в сухумский порт, который находился под контролем грузинской стороны. Измотанным беженцам грузинские пограничники объявили: «Вы пересекаете границу суверенного грузинского государства, а потому должны пройти через пограничные и таможенные формальности». Очень быстро стало понятно, для чего все это делается. У человека брали паспорт и вырывали из него страницу с пропиской. Все, в один момент человек становился бомжем, отправлялся практически никем и в никуда. Представляете, легким движением руки человек лишался дома, прошлого… Люди шли на это, потому что были измучены войной, голодом. До эвакуации умерли от голода 27 человек. Пока корабли доставили беженцев в сочинский порт, умерла женщина, а у мальчишки случился заворот кишок — бедняга дорвался до еды, еле спасли. Я еще и еще раз хочу сказать слова благодарности нашим десантникам, морякам больших десантных кораблей, морякам-пограничникам береговой охраны...

В сочинском порту запомнился встречавший нас православный батюшка. Его слова запомнил на всю жизнь: «Вам за эту работу будут прощены все грехи ваши на два поколения вперед».

Тогда в результате удалось развести враждующие стороны, и во многом благодаря грузинскому министру обороны Тенгизу Китовани. Многое про него могут говорить, но это очень интересный и своеобразный человек, тяжело переживавший распад Советского Союза. Мы тогда с ним очень много времени проводили вместе. Однажды в Цхинвали мы оказались блокированы местными жителями, которые требовали расправы над ним. А привез его я, то есть фактически я и отвечал за его жизнь. На строительных кранах уже сидели снайперы, готовые ко всему. По сути, мы с ним оказались в заложниках. Через сутки все-таки нам удалось — не буду говорить «убежать» — попасть в Гори…

При участии Китовани для эвакуации мирных жителей был создан коридор безопасности, который определялся на дальность выстрела из гаубицы. Были написаны все документы и соглашения, по которым миротворцы жили вплоть до 8 августа 2008 года. Эти же документы, кстати, были привнесены в Приднестровье. Их автоматически перепечатывали, оставляя под ними подписи Шойгу и Китовани. Когда мы попали в Приднестровье, командующим армией там был человек, мягко говоря, не очень решительный. И именно на его место пришел Александр Иванович Лебедь. Мы познакомились с ним в августе 91-го, и после известных событий он много времени проводил в нашем ведомстве. С Сергеем Кудиновым, работавшим в аппарате МЧС, они были сослуживцами по Афганистану. И лучшей кандидатуры для наведения порядка в регионе трудно было себе представить.

Приднестровские события тоже воспринимались тяжело — все-таки в нас еще сохранялся дух того, что мы все из одной страны, из Советского Союза. Конечно, все эти операции проводились совместно с коллегами, которым я и сегодня благодарен за это: Юрию Воробье­ву, под руководством которого в Приднестровье прибыл первый отряд, Сергею Кудинову, Мише Фалее­ву. Благодарен коллегам из Минобороны, ФСБ, МВД.

— После череды межнациональных конфликтов произошли события, которые могли полностью изменить страну. Случившийся в октябре 93‑го года кризис власти мог привести к непредсказуемым последствиям?

— Когда говорят, что мы стояли на пороге гражданской войны и развала страны, в общем-то это недалеко от истины. Общество не разделилось лишь потому, что не все до конца понимали тогда, в чем, собственно, состоят противоречия между парламентом, правительством и президентом. Сегодняшним молодым ребятам, которые начинают рассуждать про разного рода свободы, я советую хотя бы на минутку себе представить, что могла наворотить вся эта огромная, плохо управляемая масса, желающая войти в историю. Впрочем, я вижу лишь отдель­ные фрагменты того события. А из них общей картины не составишь. Хотя ее не составил бы даже человек, находившийся на самой вершине события.

— Вы с этим человеком, Борисом Николаевичем Ельциным, были рядом и в 1991-м, и в 1993 годах. Впоследствии и он поддерживал вас во многих начинаниях. Как складывались ваши отношения?

— Не знаю, пришло ли время сегодня об этом рассказывать... Может, лишь некоторые моменты. В одной из миротворческих операций мы довольно серьезно не успевали с вводом сил для разведения враждующих сторон и защиты мирного населения. Нам нужны были хотя бы сутки, чтобы разгрузить технику, подходящую из других регионов, обслужить ее. Но в 6 утра раздался звонок, Борис Николаевич твердо поручил ввести миротворческие силы до 12 часов этого же дня. Это была, безусловно, сложная и тяжелая задача. Попробовал уговорить его еще хотя бы на сутки. На что услышал ответ: «Я вас знал как решительного человека. Надеюсь, я не ошибся...» После таких слов выбора не оставалось. Конечно, можно вспомнить многое о событиях 1991 и 1993 годов, но, думаю, что время еще не пришло. Кстати, автором полного названия министерства — МЧС — является именно Борис Николаевич. Экземпляр с его правками храню до сих пор.

— Как работалось с Черномырдиным? Что это был за человек?

— Работалось с ним легко, и в каких-то вещах я считаю Черномырдина своим учителем. Первая и главная его черта — он доверял людям. Вторая черта — если он доверял, то защищал на всех уровнях. Однажды вступился, когда ему пытались на нас нажаловаться. Я объяснил ситуацию как есть. Виктор Степанович со всей прямотой посоветовал послать жалобщика куда подальше. Если переставал верить человеку, то уже навсегда. Но заработать это недоверие было довольно сложно. С Виктором Степановичем нам часто приходилось работать в полевых условиях — в Каспийске, когда взорвали дома пограничников, в Иркутске, когда самолет упал на город.

У этого человека была отличительная черта — если он видел, что люди профессионально занимаются своим делом, никогда не вмешивался, не лез с советами. Довольно много его поручений мы выполняли по Югославии. Например, была операция по доставке контрабандой по Дунаю пяти тысяч тонн дизельного топлива для обогрева школ и больниц. Тогда мы заплатили, наверное, самую большую «пошлину» при пересечении границы Украины и Европы. Вопрос, разумеется, решался не с государственными властями, потому что в то время на постсоветском пространстве часто было абсолютно непонятно, кто и какими полномочиями обладает, кто способен на что-то влиять, а кто — полный ноль…

Продолжение следует.


Виталий Дьячков


Досье
Сергей Кужугетович Шойгу

•Родился 21 мая 1955 года в городе Чадан Тувинской АО.


•Отец — Кужугет Сергеевич, до ухода на заслуженный отдых работал заместителем председателя Совета министров Тувинской АССР.


•Мать — Александра Яковлевна, заслуженный экономист Тувинской АССР.


•Супруга — Ирина Александровна.


•Две дочери — Юлия и Ксения.


•Окончил в 1977 году Красноярский политехнический институт.


•1977—1979 годы — мастер, начальник участка в строительных организациях в Красноярске и Кызыле.


•1979—1984 годы — старший прораб, главный инженер, начальник треста «Ачинскалюминийстрой», Ачинск.


•1984—1988 годы — заместитель управляющего трестом «Саяналюминтяжстрой» (Саяногорск), управляющий трестами «Саянтяжстрой» и «Абаканвагонстрой» (Абакан).


•1988—1989 годы — второй секретарь Абаканского ГК КПСС.


•1989—1990 годы — инспектор Красноярского крайкома КПСС.


•1990—1991 годы — зампредседателя Госкомитета РСФСР по архитектуре и строительству.


•1991 год — председатель Российского корпуса спасателей.


•1991-й — председатель Госкомитета РСФСР по чрезвычайным ситуациям.


•С января 1994-го по настоящее время — руководитель Министерства РФ по делам гражданской обороны, чрезвычайным ситуациям и ликвидации последствий стихийных бедствий.

Награжден медалью «Защитник свободной России», орденом «За личное мужество», орденом «За заслуги перед Отечеством» III степени, орденом Почета.



•Герой Российской Федерации. Генерал армии. /itogi.ru/

---